- 2 -

И тут же он согнал с лица торжествующее выражение охотника, выследившего оленя-изюбря по лицензии, и вымолвил почти скорбно:

     - Ну чем можно объяснить, что весьма уважаемый, казалось бы, человек так халатно относится к своим элементарным обязанностям?

Скорбь заведующего кадрами была наигранной. Иного поведения он от меня и не  ждал. И мне  захотелось осадить его, согнать с его лица сочувствующую улыбку, распространившуюся от  округлого подбородка до лысины.

     - Переутомился, - поведал я, хотя, честное слово, говорить об этом не намеревался. - На тренировке был.

     - Ага, - закивал кадровик. - Конечно. Так и запишем. И каким же видом спорта, если не секрет, вы увлеклись, товарищ Коленкин?

     - Баскетболом, - сказал я просто.

     Кто-то из сослуживцев  хихикнул у меня за спиной, оценив тонкий розыгрыш, который я позволил себе по отношению к кадровику.

     - Разумеется, - согласился кадровик. - Баскетболом, и ничем другим. -

Он посмотрел на меня сверху вниз. - И это запишем.

     - Записывайте, торопитесь, - разрешил я тогда. - Все равно завтра на сборы уезжаю. Кстати, я попозже к вам загляну, надо будет оформить приказ о двухнедельном отпуске.

     И я прошел мимо него так спокойно и независимо, что он растерялся.

Разумеется, он не поверил ни единому слову. Но растерялся потому, что я вел себя не так, как положено по правилам игры.

     - Коленкин! - крикнула из дальнего конца коридора Вера Яковлева, секретарь директора. - Скорее к Главному. Ждет с утра. Три раза спрашивал.

     Я оглянулся, чтобы удостовериться, что кадровик слышал. Он слышал и помахал головой, словно  хотел вылить воду, набравшуюся в ухо после неудачного прыжка с вышки.

     - Здравствуйте, - кивнул мне Главный, поднимаясь из-за стола при моем появлении. Смотрел он на меня с некоторой опаской. - Вы знаете?

     - О чем?

     - О сборах.

     - Да, - подтвердил я.

     - Не могу поверить, - удивился Главный. - Почему же вы никогда никому не говорили, что вы баскетболист?.. Это не ошибка? Может, шахматы?

     - Нет, - сообщил я, - это не ошибка. Приходите смотреть.

     - С удовольствием.

     Я был совершенно ни при чем. Меня несла могучая река судьбы. Каждое мое слово, действие, движение вызывало к жизни следующее слово, движение, привязанное к нему невидимой для окружающих цепочкой необходимости.

     Из кабинета директора я прошел к себе в отдел.

     - На кадровика  нарвался? - спросил Сенаторов. - Если уж решил опаздывать, опаздывай на час. Пятнадцать минут - самый опасный период.

     - А еще лучше не приходить тогда вообще, - добавила Аннушка, поправляя золотые волосы и раскрывая «Литературку».

     - Я уезжаю, - сказал я. - На две недели.

     - В командировку? - спросила Аннушка. - В Симферополь? Возьми меня с собой, Герман.

     - Нет. - Я почувствовал, что краснею. - Я на сборы еду. На спортивные. Готовиться к соревнованиям.

     - Ах, - вздохнула Аннушка, - сегодня не первое апреля.

     - Глядите, - заявил я, не в силах оттягивать самый тяжелый момент. Ведь эти люди знали меня ровно одиннадцать лет.

     Я передал Сенаторову официальное письмо о вызове меня на тренировочные сборы, завизированное директором.

     - Так, - пробормотал Сенаторов, прочтя письмо.

     За окном на ветвях тополя суетились какие-то пташки, солнце уже залило мой стол, который я давно собирался отодвинуть от окна, чтобы не было так жарко, но мысль о столь очевидном  физическом усилии  раньше отпугивала меня. Я подошел к столу, поднатужился и отодвинул его в тень.

     - Так, - продолжал Сенаторов. - Если бы я что-нибудь понимал.

     - Дай сюда, - попросила Аннушка. - Куда его отправляют?

     - Тренироваться.

     Аннушка хмыкнула, проглядела бумагу и сказала с не свойственным ей уважением в голосе:

     - Хорошо устроился.

     - Но я не устраивался, - возражал я, чувствуя, как неубедительно звучит мой голос, - они сами  меня обнаружили и настояли. Даже шефу звонили.

     - Тогда, - Аннушка возвратила мне бумагу, - если не секрет, что ты умеешь делать в спорте?

Толкать штангу? Боксировать? Может, ты занимаешься самбо, но почему ты тогда не в дружине?

     Я вдруг понял, что помимо своей воли подтягиваю животик и пытаюсь выпятить грудь. И Аннушка увидела это.

     - Ага, ты орел, - съязвила она. – Ты собираешься бежать десять километров. Почему бы тебе не  признаться товарищам, что у тебя есть знакомая врачиха, которая таким хитрым образом устроила тебе бюллетень в самый разгар отпускного сезона, когда нам, простым смертным, приходится

потеть здесь над бумажками?

     И я понял, что отвечать мне нечего. Что бы я ни ответил, для них будет неубедительно. И они будут правы.

     - Ладно, - кивнул я. - Пока. Читайте газеты.

     И то, что я не стал спорить, ввергло Аннушку в глубокое изумление. Она была готова ко всему - к оправданиям, к улыбке, к признанию, что все это шутка. А я просто попрощался, собрал со стола бумаги и ушел. В конце концов я был перед ними виноват. Я был обманщиком. Я собирался  занять  не принадлежащее мне место в колеснице истории. Но почему не принадлежащее? А кому принадлежащее? Иванову?

     Рассуждая так, я выписал себе командировку на спортивные сборы (директор решил, что так  более к лицу нашему солидному учреждению), пытаясь сохранять полное спокойствие и никак не  реагировать на колкие замечания сослуживцев. Новость о моем отъезде распространилась уже по

этажам, и на меня показывали пальцами.

     - Защищайте честь учреждения, - сказал кадровик, ставя печать.

     - Попробую, - пообещал я и ушел.

     Я уже не принадлежал себе.

     Я ехал на электричке в Богдановку, так и не застав дома Курлова, и пытался размышлять о превратностях судьбы. В общем, я уже нашел себе оправдание в том, что еду заниматься бросанием мячей в корзину. Во-первых, это никак не менее благородное и нужное народу занятие, чем  переписывание бумаг. Во-вторых, я и в самом деле, очевидно, могу принести пользу команде

и спорту в целом. Я никак не большее отклонение от нормы, чем трехметровые гиганты. В-третьих,  мне совсем не мешает развеяться, переменить обстановку. И наконец, нельзя забывать, что я подопытный кролик. Я оставил Курлову записку со своими координатами, и он мог меня разыскать  и контролировать ход опыта. Правда, я вдруг понял, что совсем не хочу, чтобы Курлов объявился в  команде и объяснил всем, что мои способности - результат достижения биологии по части  упрочения центров управления мышечными движениями. Тогда меня просто выгонят как  самозванца, а сыворотку употребят для повышения точности бросков у настоящих

баскетболистов. Почему-то мне было приятнее, чтобы окружающие думали, что мой талант врожденный, а не внесенный в меня на острие иглы. Правда, во мне попискивал другой голос - скептический. Он повторял, что мне уже сорок лет, что мне нелегко будет бегать, что вид мой на площадке будет комичен, что действие сыворотки может прекратиться в любой момент, что я  обманул своего начальника... Но этот голос я подавил. Мне хотелось аплодисментов.

     Тренер стоял на платформе.

     - Третий поезд встречаю, - признался он. - Боялся, честно  говорю  -

боялся я, Коленкин, за тебя. У меня два центровых с травмами и разыгрывающий вступительные экзамены сдает. А то бы я тебя, может, и не взял. Возни с тобой много. Но ты не обижайся, не обижайся. Я так доволен, что ты приехал! А ты тоже не пожалеешь. Коллектив у нас хороший,  дружный, тебя уже ждут. Если что - обиды и так далее, - сразу мне жалуйся. Поднимем

вопрос на собрании.

     - Не надо на собрании, - попросил я.

     - Вот и я так думаю. Обойдется. Ты только держи нос морковкой.

     Дорога со станции была  пыльная. Мы заглянули на небольшой рынок

неподалеку от станции, и тренер купил помидоров.

     - Я здесь с семьей, - сказал он. - Парнишку своего на свежий воздух вывез. А то ведь, не поверишь, как моряк в дальнем плавании. Вот супруга и попросила покупки сделать.

     На базе было пусто. Лишь в тени, у веранды, два гиганта в майках играли в шашки. Мы прошли мимо баскетбольной площадки. Я поглядел на нее с легким замиранием сердца, как начинающий гладиатор смотрит, проходя, на арену.

     - Вот. - Тренер ввел меня в длинную комнату, в которой свободно разместились три кровати: две удлиненные, одна обычная, для меня. – Белье тебе сейчас принесут, полотенце и так далее. С соседями сам познакомишься. Обед через час. Так что действуй, а я к семье забегу.

     И он исчез. Лишь мелькнули в дверях широкая спина и оттопыренный блокнотом задний карман тренировочных брюк. Я уселся на обычную кровать и постарался представить себе, что думает,  оказавшись здесь впервые, настоящий  баскетболист. Тот, что годами кидал этот проклятый мяч,

поднимаясь от дворовой команды к заводской, потом выше, выше. Потом попадал сюда. Он, наверное, волнуется больше, чем я.

     Где-то за стенкой раздавались сухие удары. Я догадался -  там играли на бильярде. Я подумал, что вечером надо будет попробовать свои силы на бильярде. Ведь возникшие во мне связи вряд ли ограничиваются  баскетболом. Это было бы нелогично. А как сейчас Аннушка и Сенаторов? Что  говорят в коридорах моего учреждения? Смеются? Ну тогда придется пригласить их...

     И тут в коридоре возникли громкие шаги, и я понял, что приближаются мои соседи, товарищи по  команде. И я вскочил с постели и попытался оправить матрац, на котором сидел.

     Вошла грузная женщина гренадерских размеров. Она несла на вытянутых руках пачку простынь, одеяло и подушку.

     - Где здесь новенький? - спросила она меня, справедливо полагая, что я им быть не могу.

     - Вы сюда кладите, - показал я на кровать. Я не осмелился сознаться.

     - Вы ему скажите, что тетя Нюра заходила, - сообщила грузная женщина. - Тут полный комплект.

     Она развернулась, чтобы выйти из комнаты, и столкнулась в дверях с длинноногими девушками, моими старыми добрыми знакомыми, свидетельницами моих первых успехов и поражений.

     - Здравствуй, Коленкин, - сказала Валя, та, что светлее.

     - Здравствуйте, заходите, - обрадовался я им. - Я и не знал, что вы здесь.

     - Мы утром приехали, - объяснила Тамара, та, что потемнее. - А у тебя здесь хорошо. Свободно. У нас теснее.

     - Это пока ребята не пришли, - добавила Валя.

     Она очень хорошо улыбалась. И я искренне пожалел, что я ниже Иванова ростом. Иначе бы я позвал ее в кино, например.

     - Сегодня вечером кино, - сказала Валя. - В столовой. Придете?

     - Приду, - пообещал я. - А вы мне место займете?

     - Мест сколько угодно. Еще не все приехали.

     - Валь, - окликнула ее Тамара, - забыла, зачем мы пришли? - Она обернулась ко мне: - Мы по дороге Андрей Захарыча встретили. Он говорит, что Коленкин приехал. Мы тогда к тебе. Позанимаешься с нами  после обеда, а? У Валентины, например, техника хромает.

     - Ну какая уж там техника, - застеснялся я. - Конечно, что могу - обязательно.

     - Где тут наш недомерок остановился? - прогремело в коридоре.

     Валя даже поморщилась. Я сделал вид, что непочтительные слова меня не касаются.

     Лохматая голова Иванова, украшенная длинными бакенбардами (как же я не заметил этого в прошлый раз?), возникла у верхнего косяка двери.

     - Привет, Коленочкин, - поздоровался Иванов и протиснулся в  комнату. - Устроился?

     И тут я понял, что Иванов совсем не хочет меня обижать. Что он тоже рад моему приезду. Пока я был чужим, толстячком, встреченным случайно, он испытывал ко мне недоброжелательство, теперь же я стал своим, из своей  же команды. А уж если я мал ростом и не произвожу впечатления  баскетбольной звезды, это мое личное дело. Главное - чтоб играл хорошо. Хотя при том я понимал: с ним надо быть осторожным, ибо щадить моего самолюбия он не намерен. Ему это и в голову не придет.

     - Ты бы, Иванов, мог потише? - спросила Тамара. - Человек с дороги, устроиться не успел, а ты со своими глупыми заявлениями.

     - А чего ему устраиваться? - удивился Иванов. Потом посмотрел, склонив голову, на девушек и спросил: - А вы что здесь делаете? Человек с дороги, устал, устроиться не успел...

     Тут рассмеялись мы все и почему-то никак не могли  остановиться. Так что, когда мои соседи, еще мокрые после купания, с махровыми  полотенцами через плечо, похожие друг на друга, как братья, вошли в комнату, они тоже начали улыбаться.

     - Знакомьтесь, мальчики, - представила меня Тамара. - Наш новый центровой, Коленкин. Андрей Захарович сегодня рассказывал.

     Баскетболисты оказались людьми деликатными и ничем не выдали своего разочарования или удивления. А может быть, тренер их предупредил. Они по очереди протянули мне свои лопаты, аккуратно повесили  махровые  полотенца на спинки своих удлиненных кроватей, и в комнате стало так тесно, что у меня возникло неловкое чувство - сейчас кто-то из них на меня наступит.

     - Ну что, обедать пора? - спросила вдруг Валя.

     - Точно, -  сказала  Тамара. - Я чувствую, что чего-то хочу, а оказывается, я голодная.

     И девушки упорхнули, если можно употребить это слово по  отношению к ним.

     Обедать я пошел вместе с соседями. Я шел между ними и старался привыкнуть к мысли, что по крайней мере несколько дней я буду вынужден смотреть на людей снизу вверх.

     - Ты раньше где играл? - спросил меня Коля (я еще не  научился их с Толей различать).

     - Так, понемножку, - туманно ответил я.

     - Ага, - согласился Коля. - А я  из «Труда» перешел. Здесь больше возможностей для роста. Все-таки первая группа.

     - Правильно, - согласился я.

     - И в институт поступаю. А ты учишься или работаешь?

     - Работаю.

     У ребят явно перед глазами висела пелена. Психологический заслон. Они смотрели на меня и, по-моему, меня не видели. Рядом с ними шел маленький, лысеющий, с брюшком, сорокалетний мужчина, годящийся им в отцы, а они разговаривали со мной, как с коллегой Герой Коленкиным из  их команды, а потому, очевидно, неплохим парнем, с которым надо будет играть. И вдруг все мое  предыдущее существование, налаженное и будничное, отошло в прошлое, испарилось. И я тоже начал чувствовать себя Герой Коленкиным, и особенно после того, как за обедом ко мне подошел  Андрей Захарович, передал сумку и сказал, что там форма и кеды, мой размер.

     Андрей Захарович с семьей обедал вместе с нами, за соседним столиком. Его сын смотрел на меня с уважением, потому что слышал, наверное, от отца, что я талант, что внешность обманчива.  Мальчику было лет семь, но он старался вести себя как настоящий спортсмен, и тренировочный костюм на нем был аккуратно сшит и подогнан. Зато жена Андрея Захаровича, худая усталая

женщина с темными кругами вокруг желтых настойчивых глаз, смотрела на меня с осуждением,  ибо, наверное, привыкла вмешиваться в дела и решения добродушного мужа и это его решение не одобряла.

     - Ну, мальчики-девочки, - сказал весело Андрей Захарович, - отдохните полчасика и пойдем покидаем.

     Он извлек из кармана блокнот и стал писать в нем. Я глубоко уверен, что вынимание блокнота относилось к области условных рефлексов. Именно с блокнотом к тренеру приходила уверенность в своих силах.

     Меня представили массажисту, врачу, хрупкой девочке - тренеру женской команды и еще одному человеку, который оказался не то бухгалтером, не то представителем Центрального совета. Он осмотрел меня с головы до ног и остался недоволен.

     В комнате Коля и Толя лежали на кроватях и  переваривали  пищу. Было жарко, томно, как бывает в летний день под вечер, когда все замирает, лишь жужжат мухи. Не хотелось мне идти ни на какую  тренировку, не хотелось кидать мяч. Я сбросил ботинки и повалился на койку, моля бога, чтобы

строгая жена отправила Андрея Захаровича в магазин... И тут же проснулся, потому что Андрей Захарович стоял в дверях и говорил укоризненно:

     - Ох, Коленкин, Коленкин! Намучаюсь я с тобой. И чего ты решил жир нагонять в такое неурочное время?

     Коля и Толя собирали свои вещи в белые сумки с надписью «Адидас».

     - Извините, - сказал я. - Вздремнул.

     - Даю три минуты, - сообщил Андрей Захарович. - Начинаем.

     Я спустил вялые ноги с кровати. Встать, взять с собой полотенце, форму, собрать выданную мне скромную сумку стоило непомерных усилий.

     - На бильярде играешь, Коленкин? - спросил Толя.

     - Играю, - ответил я смело, хоть играть и не приходилось. Лишь видел, как это делается, когда отдыхал в санатории года три назад.

     - Совсем забыл, - сунул вновь голову в дверь Андрей Захарович. - Вы, ребята, Коленкина к врачу отведите. Осмотр надо сделать.

     У входа в кабинет мне стало страшно. Дверь была деревянная, обычная, как и в прочих комнатах домика, но я вдруг вспомнил, что у меня барахлит давление, случается тахикардия, есть шум в  левом желудочке, постоянно болят зубы и вообще со мной неладно, как неладно с остальными моими сверстниками, которым под сорок и которые ведут сидячий образ жизни.

     - Мы тебя, Гера,  подождем, - предложили Коля и Толя. Наверное, почувствовали мое волнение. - Врач у нас свой, добрый. Кирилл  Петровичем зовут. Не стесняйся.

     Окно в кабинете было распахнуто, молодые сосенки качали перед ним темными пушистыми ветками, вентилятор на столе добавлял прохлады, и сам доктор, как-то не замеченный мною в  столовой, хоть меня ему и представляли, показался мне прохладным и уютным.

     «В конце концов, - подумал я, - если даже меня и отправят домой по состоянию здоровья, это не хуже, чем изгнание из команды за неумение играть в баскетбол».

     - Здравствуйте, Кирилл Петрович, - сказал я, стараясь придать голосу мягкую задушевность. - Жарко сегодня, не так ли?

     - А, пришли, Коленкин? Присаживайтесь.

     Доктор был далеко не молод, и я решил, что он стал спортивным врачом, чтобы почаще бывать на свежем воздухе. Я встречал уже таких неглупых, усатых и несколько разочарованных в жизни и  медицине врачей в домах отдыха, на туристских базах и других местах, где есть свежий воздух, а

люди мало и неразнообразно болеют.

     Доктор отложил книгу, не глядя протянул руку к длинному ящичку. Собирался для начала смерить мне давление. Другая рука привычно достала из ящика стола карточку и синюю шариковую  ручку. Я решил было, что дело ограничится формальностью.

     Сначала доктор записал мои данные - возраст, чем болел в детстве, какими видами спорта занимался, семейное положение и так далее. Пока писал, ничем не выражал своего удивления, но,  кончив, отложил ручку и спросил прямо.

     - Скажите, Коленкин, что вас дернуло на старости лет в спорт удариться? Не поздно ли?

     А так как я только пожал плечами, не придумав настоящего ответа, он продолжал:

     - Что движет людьми? Страсть к славе? Авантюризм? Ну, я понимаю мальчишек и девчонок. Понимаю редко встречающихся талантливых людей, для которых нет жизни вне спорта. Но ведь у вас приличное место, положение, свой круг знакомых. И вдруг - такой  финт. Вы же, признайтесь,  никогда спортом не интересовались?

     Я слушал его вполуха. Меня вдруг испугала внезапно родившаяся  мысль: а что, если сыворотка Курлова настолько меняет все в организме, что врач обнаружит ее? И скажет сейчас: «Голубчик, да вам же надо пройти допинговый контроль!» Или: «Это же подсудное дело!»

     Продолжая говорить, Кирилл Петрович намотал мне на руку жгут, нажал на грушу, и руку мне сдавило воздухом.

     - Что с пульсом у вас? - удивился Кирилл Петрович.

     Я понял, что судьба моя висит на волоске, и решился идти ва-банк.

     - Я волнуюсь, - сказал я. - Я очень волнуюсь. Поймите меня правильно.

Вы же угадали: мне в самом деле сорок лет, я никогда не занимался спортом. Мне хочется хотя бы  на  время, хотя бы на две недели стать другим человеком. Вам разве никогда не хотелось сказать: «Катись все к черту! Еду на Северный полюс!»?

     - Хотелось, - коротко ответил доктор. - Снимайте  рубашку. Я ваше сердце послушаю. Кстати, у вас тахикардия. Вы неврастеник?

     - Не замечал за собой. Хотя в наши дни все неврастеники.

     - Зачем обобщать? Вытяните вперед руки. Ага, дрожат. Тремор ощутимый. Пьете?

     - Только за компанию.

     - И как в таком состоянии умудряетесь попадать в кольцо? Я бы вам не рекомендовал играть в  баскетбол. Сначала займитесь просто ходьбой, обтирайтесь по утрам холодной водой. Никогда не пробовали?

Читать дальше: http://chayka.do.am/index/kir_bulychev_umenie_kidat_mjach/0-18